Военно-историческая наука государства больна «синдромом усталого солдата»
Возня вокруг Сандармоха, затеянная Российским Военно-историческим обществом с целью обнаружения там останков советских военнопленных, расстрелянных, якобы, финнами во времена Второй мировой войны, подняла много шума в Карелии. Но на фоне продолжающегося спора «было — не было», на фоне изучения «вещественных доказательств» в виде кусочка, вроде как, шинели и пули, найденных в раскопе, вдруг с новой остротой встал вопрос отношения к истории в нашей стране. В том числе, к военной истории.
Какая разница?
Я не буду углубляться в «разбор полетов» всей Второй мировой, возьму лишь совсем маленький и далеко не самый значимый участок этой войны — Ухтинское направление Карельского фронта. За свою полувековую жизнь мне пришлось услышать, по крайней мере, три совершенно разных версий событий на Ухтинском направлении. Причем все три сдобрены такой обильной «исторической кашей» (а ею под завязку забиты головы обывателей), что просто диву даешься. Переврано все — от первого до последнего дня, вместо исторической правды людям в голову вбиты полубайки, полулегенды и полусказки, от которых у человека сведущего просто волосы дыбом встают.
Самое известное место в Калевальском районе, помеченное, как «памятник воинской славы» — это высота Кис-кис, на которой установлены 76-миллиметровая полковая пушка и стандартный памятник-солдат с ППШ, коих по всей России поставлено тысячи. Что за странное название — спросите: Кис-кис?
Объясню: недалеко от сопки расположены два озера — Большой и Малый Кис-кис, как утверждают все карты, начиная от Генштабовских, 30-х годов, до современного Googl Maps. На самом же деле, это озера Ylä Kiiskijärvi и Ala Kiiskijärvi — Верхнее и Нижнее Ершовые озера. Сквозь них протекает, соответсвенно, Ершовая река (Kiiskijoki).
Вторую услышал не так давно из уст ответственного работника районной администрации, который сообщил, что название места связанно с можжевельником, который растет местами на сопке. Якобы, это по-карельски так звучит. Ответственный работник даже не потрудился взять в руки русско-карельский словарь, чтобы убедиться, что карельское слово «kataja» (можжевельник), ну никак со словом Кис-кис не вяжется.
Действительно, какая разница? Вот для финнов, например, никакой разницы тоже нет, но немного в другом вопросе: в середине 90-х по просьбе финских ветеранских обществ недалеко от пушки, чуть западнее, был установлен мемориальный знак в память о солдатах, погибших в войне 1939-1944 г.г. В память обо всех солдатах — финских, советских, немецких. Вот тут почувстуйте, как говорится, ту самую разницу…
Партизанское движение в Карелии было весьма своеобразным. Наши партизаны не обитали в тылу врага, а жили на своих базах в тылу, далеко за линией фронта, откуда и совершали набеги на территорию противника. Вопрос еще тот — с кем и как воевали карельские партизаны, но сейчас не об этом, а о маленьких партизанских «подвигах», которые зафиксированы в архивах партизанского отряда «Красный партизан».
В 1943 году, зимой, во время выхода из финского тыла, диверсионная группа, в составе которой была Аня, еще одна девушка-карелка и несколько мужчин, попала в засаду и была уничтожена финнами. Из боя выбрался только командир группы, который и засвидетельствовал гибель остальных.
Аня тогда стала национальным героем. В 50-х годах лесорубы нашли останки каких-то людей, погибших, судя по всему, в результате лесного боя и через некоторое время в районе раструбили, что найдена уничтоженная группа, в которой была Аня.
С почестями похоронили, и в уголке Братской могилы, что расположена на окраине Калевалы, появился индивидуальный памятник партизанке Ане. С тех пор ее имя, обрастая советскими былями и легендами, стало для всех калевальцев символом борьбы и Победы. Бесконечные рассказы о героизме и мужестве, сочинения в школе, пионерские отряды, носящие имя героя…
Так продолжалось до начала «нулевых». Взяться за журналистское расследование по поводу судьбы Анны меня побудило большое количество нестыковок и разночтений в партизанских документах, которые я изучал и разбирал и чисто из интереса к истории войны, и с журналистского интереса тоже. Шаг за шагом, в течение нескольких месяцев выяснились вещи, которые однозначно свидетельствовали о том, что Аня в том роковом лесном бою не погибла.
Памятник при жизни
Если совсем коротко, то выяснилось, что в 70-х годах Слет партизан, проходивший в Калевале, посетил один из тех, кто считался погибшим вместе с группой Ани. Он с удивлением указал на памятник на Братской могиле и сказал: «Вы зачем живому человеку памятник поставили»? Ветеран поведал, что в том бою он во время обстрела зарылся в снег, притворившись убитым, однако финны, обследовавшие место событий после боя, его раскусили и взяли в плен. Вместе с ним в плен попала живая и здоровая Аня. А вот ее боевой подруге повезло меньше: сначала она была ранена в ногу, а затем, повторным попаданием, убита. Вместе с ней погибли еще несколько бойцов, а командир гпуппы, находившийся ближе всех к кромке леса (бой проходил на болоте), сумел выбраться.
Аня была радисткой и, естественно, знала шифры и коды, используемые партизанами. В отряде ее считали погибшей и под подозрение она, естественно не попала. Но вот совпадение: именно в это время на финнов начинает работать неразглашенный в боевых донесениях источник, который осуществляет радиоперехват. Именно на радиоперехват ссылаются финские военные в документах по организации тех или иных антипартизанских действий в 1943-1944 годах.
За давностью лет не берусь ни подтверждать, ни опровергать эти сведения. Пусть все остается так, как есть. Но вот только один трагическийй эпизод, который стал результатом радиоперехвата.
В сводках не значится?
В марте 1944 года большой сводный отряд партизан и бойцов из 54 СД отправился в тыл врага за языком. Почему для этого надо было снарядить более 300 человек — не совсем понятно, но факт остается фактом.
Финны имели радиоперехват и зафиксировали проход отряда в свой тыл в районе деревни Регозеро. Зная «крокодилову привычку» партизан возвращаться на базу той же тропой, финны организовали засаду на двух возвышенностях. Через несколько дней малоуспешного рейда (партизаны смогли взять одного языка), все так и случилось: возвращавшийся на базу отряд был зажат перекрестным огнем на болоте между двумя высотами и был практически полностью уничтожен.
Отыскать в лесах место гибели отряда в общем-то не составило особого труда. Трудность оказалась в другом — в отсутствии самого события в партизанской хронике. Нет, конечно, говорится в ней и о том, что сводный отряд ушел в рейд, и о том, что военврач вдруг застрелился, но нет ни слова о разгроме отряда, о колоссальных потерях. Никто не слетел с должности и не получил «по шапке» за эту операцию.
Вот такое у нас отношение к военной истории. Тут было, там — не было. О поражениях — мимоходом и мельком, зато о победах — с помпой, с гордостью и пафосом: «Если надо повторим!». Хотя, давно ведь пришло время говорить о войне не как о череде «великих побед» и «великих подвигов», а как о величайшей трагедии в истории всего человества. Не меряться длиной известных органов, а просто сесть, пересчитать, понять и принять цену той Победы. Общей, кстати, Победы, а не той, что оторвана от истории войны и празднуется в России отдельно от всех остальных.
Наши мертвые нас не оставят…
Ведь есть что считать и над чем поразмыслить. Хотя бы по тем же потерям и по отношению к своим убитым солдатам.
В разных армиях совершенно по-разному относились к памяти погибших солдат. Финны старались всех своих убитых доставить домой, тратили на это огромные средства и ресурсы, но ни на шаг не отступали от выбранного пути. Немцы считали, что солдат должен быть похоронен на поле боя. И только спустя много лет после войны останки немецких солдат под эгидой государства эксгумируются и доставляются в Германию. Благо, немецкая педантичность позволяет идентифицировать как сами братские могилы, так и солдат в ней лежащих.