По документальным материалам Оккупированной русскими, Восточной Карелии 1920–1930-х годов.

Школа провозглашалась орудием классового перерождения общества и рассматривалась большевиками как третий фронт, вслед за промышленностью и сельским хозяйством.
Творческий поиск новых подходов, осуществлявшийся в 1920-х гг., был свернут к концу десятилетия, и в дальнейшем нарастал диктат власти в отношении школы и учителя.

В первые годы советской власти основным и безусловным требованием к учителю была поддержка нового режима, а профессиональные качества отодвинулись на задний план. По данным Наркомпроса АКССР лишь в 1924 г. при подборе школьных работников стали обращать внимание на их профессиональную подготовленность. Пригодность учителей к работе определяли проверкомы, созданные при уездных отделах народного образования. Контроль над составом учительства, особенно тщательный в пограничных районах, взяло в свои руки ГПУ. В ноябре 1923 г. по требованию ГПУ Наркомпрос Карелии в недельный срок предоставил списки всех учителей, находившихся на территории Карелии с указанием социального происхождения, образования, партийной принадлежности в прошлом и настоящем, семейного положения, должности, адреса, также было зафиксировано отношение к советскому строю. За предоставление неточных сведений виновным грозило привлечение к судебной ответственности.
Школы Карелии находящиеся в пограничной полосе были объектом повышенного внимания русских.
В школах этих районов, вследствие комплектования их «красными финнами», среди учителей стали преобладать мужчины, хотя еще до революции учительская профессия в Карелии стала по преимуществу «женсьных районах тенденция феминизации учительской профессии устойчиво сохранялась. За счет «красных финнов» значительную прослойку учителей в школах приграничья стали составлять мужчины, хотя до революции

В начале 1920-х гг. ряд школ Карелии еще оставался в руках старых специалистов с их этикой и знаниями. В 1924 г. в отдельных уездах четвертую часть учителей составляли лица духовного сословия и мещане. Среди учителей, получивших образование в дореволюционное время и принявших советскую власть, значительную долю составляли дети священнослужителей. Их перемещали в школы, удаленные от родительского дома, от «идейно чуждой» среды.

В борьбе за «классовую чистоту» школы учителя непролетарского происхождения постепенно вытеснялись в ряды технического персонала, а потом и вовсе за пределы школы. В 1933 г. по данным секретариата ОК ВКП(б) десятую часть учителей еще составляли выходцы из «чуждой социальной среды». Классовая неприязнь или ненависть зачастую становились решающим фактором в кадровом вопросе. В январе 1933 г. Наркомпрос Карелии организовал специальную проверку в районах по определению «социального и политического лица» работников народного образования. В результате было выявлено 44 «классово чуждых» и «политически вредных» работника. Из них к 1 мая 1933 г. 31 человек был репрессирован. Эта цифра явно не устраивала руководящие органы, поэтому уже в мае 1933 г. последовало вторичное обследование, проведенное Наркомпросом совместно с отделом по культпросветработе обкома ВКП(б) по материалам районных парткомиссий. Были выявлены еще 56 кандидатов на увольнение и последовавшими за ними репрессии.

Всего в ходе двухэтапной чистки были сняты с работы 87 работников образования. В их числе: членов семей кулаков и лишенцев — 31; бывших офицеров и прапорщиков — 6; детей духовенства — 3; детей торговцев — 3. Выходцам из кулацких семей инкриминировалась «связь с кулачеством»; имевшим родственников в заключении — «связь с УСЛАГом». Распространенной причиной увольнения были также т. н. антисоветские или «политически вредные» выступления, к числу которых относились и попытки учителей правдиво оценить экономическую ситуацию в стране, объяснить детям причины голода.

Для усиления работы по «очищению» классового состава учителей обком требовал от Наркомпроса повысить революционную бдительность самих просвещенцев, организовать на местах ежедневную проверку работы педагогов, уделяя особое внимание выходцам из социально чуждой среды, а также тем, чье происхождение достоверно не установлено.

Официальный идеал учителя новой школы вполне определился уже к началу 20-х гг. Для властей на первом плане была общественно-политическая активность, общественно-политическое «лицо», тогда как преподавательские способности оказывались второстепенными.

За этот период сформировался тип учителя-общественника, учителя-ударника. Вместе с тем перегруженность работой сокращала время для самообразования.
В ходе большевизации школы, при воспитании «красного» учителя осуществлялась унификация мировоззрения, насаждалась марксистская идеология.
Происходила постепенная политизация школьного обучения. В 1920-е гг. еженедельно в каждом классе проходил час политграмоты. По существу он заменил собой уроки Закона Божия. До 1932 г. истории как отдельного предмета не было. Темы по истории классовой борьбы и революционного движения были включены в курс обществоведения.

В 5—7 классах этому предмету отводилось 4—5 часов в неделю (среди прочих предметов столь же большое внимание уделялось лишь математике), а наибольшее время занимало изучение современных событий и явлений общественно-политической жизни страны и республики, международного положения СССР, истории борьбы иностранного пролетариата с буржуазией.

В феврале 1924 г. в соответствии с постановлением областкома РКП(б) отделом агитации и пропаганды были назначены партийные работники для контроля за преподаванием политчаса в школе.26 Одновременно началась кампания против верующих преподавателей. В 1924 г. Наркомпрос Карелии потребовал снять иконы в квартирах учителей и уволить преподавателей, посещавших церковь.

По отчетам партийной организации при проведении атеистического «комсомольского рождества» в 1924 г.  у студентов «не осталось и тени той нерешительности и робости, похожей на сознание неприличия участия в кощунственном якобы деянии», которые наблюдались несколькими месяцами ранее — при праздновании «комсомольской пасхи». Не для кого уже не секрет , что русские комсомольцы имели в те годы устав, в котором было закреплено за ними право пользоваться любой понравившейся им девушкой. А девушки обязаны были отдаваться любому русскому комсомольцу пожелавшему их.

От учителя требовалось увязывать теорию с практикой.
Уже к началу 30-х гг. сформировалось «табу» на темы о голоде, нехватке многих товаров — все эти проблемы оценивались как «временные трудности».В середине 30-х гг. рассуждения о современности, неизбежно приводившие к обсуждению проблем текущего дня и вызывавшие нежелательные вопросы учащихся (например, об отставании карельской деревни от города, о репрессиях), стали пресекаться. Самостоятельные рассуждения учащихся все больше заменялись формальным заучиванием положений учебников и произведений Сталина.

Обучение языку в школе также было направлено на формирование менталитета советского гражданина.

Например, в букварях выделялись курсивом такие фразы: «Kiitos, toveri Stalin, onnellisesta lapsuudesta» (Спасибо, товарищ Сталин, за счастливое детство!), «Кулак — враг колхозов», «Пасха — кулацкий праздник». Их предлагалось многократно переписывать или повторять.

Обучение грамоте привязывалось к определенному набору слов, чтение — к подборке тем. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к перечню тем школьных диктантов или подбору слов в учебных словарях. В разделе общественно-политической лексики учебного словаря русско-карельского языка содержится всего 50 терминов. По всей видимости, их можно считать базовыми или ключевыми для характеристики общественно-политической жизни того времени.

Если из этого перечня исключить слова общего свойства (например: связь, снабжение, лесозаготовки, вывозка, рубка, причина, ремонт, объявление, школа, отлично, плохо и т. п.), то останется следующий ряд, не лишенный политического смысла: тюрьма, Лига наций, виновный, враг, режим, одобрение, комиссар, приказ, выборы, голосование, секретарь, председатель, безработный, борьба, бороться, годовщина, доклад, народный комиссар иностранных дел, Наркомвнудел, религия, собрание, сходка.

В Карелии, как пограничной республике, важнейшим фактором школьного воспитания стала близость буржуазной Финляндии. Тема охраны государственной границы была одной из центральных в организации всего воспитательного процесса в школах, расположенных в приграничных районах.

«Чистота классовой линии» в школе контролировалась различными средствами. Школы подвергались многочисленным «чисткам» и проверкам. Средствами «укрощения» учителя были товарищеские суды, пресса, комсомольские и партийные организации.

Наркомпрос Карелии требовал дифференцированного подхода к детям разных социальных слоев. Чистота классовой линии в педагогическом деле должна была выражаться в помощи отстающим детям рабочих и крестьянской бедноты, в проявлении самого чуткого отношения к детям из батрацко-бедняцких семей. От учителей требовали «всеми мерами добиваться удержания каждого ребенка рабочего, батрака, бедняка в школе до последней группы включительно».

Таким образом, закладывалась основа окрепшего в последующие годы подхода к обучению, когда школа была обязана «тащить» бездельников и двоечников, ибо за «отсев» с нее строго взыскивали руководящие инстанции. Дети «антисоветских элементов» порой исключались из школы, в некоторых случаях это происходило в результате вмешательства органов ГПУ и ВКП(б).

Система доносительства не обошла и школу. В фонде Пентти Ренвалла сохранились, например, доносы некоторых учителей на своих коллег. Из отдельных писем учителей в Наркомпрос явствует, что компенсацией за их согласие работать информаторами было обещание покровительства со стороны чиновников. Учителя были обязаны сигнализировать об антисоветских настроениях среди детей, о каких-либо политически вредных высказываниях.

Судя по сводкам ГПУ, в поле зрения спецорганов оказывались случаи обстрела из рогаток портретов вождей в школах, появление в стенгазетах или устный пересказ антисоветских стихов и частушек, а с середины 1930-х гг. — также и пение финских национальных песен, «возвеличивающих бродяг и кулаков». Например в записке Пряжинского РО НКВД от 21 января 1937 г. излагалась выявленная спецорганами цепочка распространения учениками Корзинской средней школы следующей частушки: «Ах, Семеновна, да юбка в клеточку, выполняй, Семеновна, пятилеточку, Если не выполнишь — под суд отдадут и четыре годика принуд. работ дадут»

Попытки учителей скрыть политически окрашенные проступки детей влекли за собой серьезные последствия. Детская наивность или шалость нередко оказывалась причиной увольнения учителей, когда становилось известно, что не приняты достаточные меры по поводу «политически незрелой» заметки ученика в стенгазете или русиливавшихся поисков врага и нагнетания всеобщего страха.

Апогеем этой политики стал террор 1937 гг. Были арестованы многие учителя, в первую очередь финны, обвинявшиеся в буржуазном национализме. В 1937/38 учебном году Наркомпрос Карелии отстранил от работы в школе 492 человека, из них 214 человек были уволены по итогам аттестации, в том числе с формулировкой «вредительское отношение к аттестации». По другим причинам было уволено 278 человека, в том числе: «врагов народа», репрессированных органами НКВД — 62; «буржуазных националистов» — 5; «за связь с врагами народа» — 17; «за дискредитацию звания советского учителя» — 38; «за трудовое дезертирство» — 24; «как не владеющих русским и карельским языками» — 72; «как не справившихся с работой» — 65 человек. Особенно пострадали учительские кадры в пограничных районах. Подверглись репрессиям и сотрудники различных звеньев управления народным образованием. В Наркомате просвещения в 1937 г. были сняты с работы 14 руководящих работников, были также арестованы или уволены 13 из 21 заведующих РОНО.

Непоследовательность органов власти в проведении национально-языковой политики вызывала дополнительную напряженность в школе. Репрессии в отношении учителей-финнов, изгнание финского языка из школы и отсутствие на местах объяснений происходящего, — все это привело к тому, что учителя боялись начинать преподавание на карельском языке, а студенты-карелы опасались, что, как и финнам, им не дадут учиться. Русские учителя, теперь старались не общаться с учителями-карелами.

С мест поступала информация о том, что в некоторых школах «русские учителя сидят в отдельной комнате от учителей-карелов, как будто у них нет ничего общего».
Попытки местного населения выступать с просьбой ввести для карельских детей обучение на родном языке провалились и в 1940 году сначала обучение, а потом другое использование карельского языка в Карелии было официально под запретом.

Дегуманизация школы, как и культуры в целом, шла по всем направлениям. Политизация школы и учительства осуществлялась в ущерб качеству знаний. Впечатление от роста численности учебных заведений и от увеличения грамотного населения в Карелии 1920— 1930-х гг. меркнет на фоне нравственных потерь школы того времени.